(или первое предательство)
Если вы думаете, что повествование будет об инопланетянах, то ошибаетесь ровно наполовину. Потому что чужая душа – потемки, да и в своей собственной иногда приходится разбираться, как в марсианской. А есть ли какая-нибудь реальность вообще – об этом до сих пор спорят философы и физики. Может быть, это та мозаика, которая создается мозгом из пазлов, специфически пропущенных через наши органы чувств. Ведь есть же дальтоники, которые видят цвета иначе, чем большинство людей. И мы считаем, что видим правильно, простым большинством голосов. А какова истинная картина, узнаем ли мы когда-нибудь? Тем не менее, мы это пытаемся делать и вновь и вновь сталкиваясь с реальностью на ощупь, пытаемся ее разглядеть и расслышать. Особенно тяжело бывает понять, чего хочется собственной душеньке.
В обычных условиях он бы свалил на что-нибудь вину за эту пустую, нечистую жизнь и успокоился. Но сейчас ему не припомнилась ни система, ни комплекс неполноценности, в котором виноваты родители, ни нынешнее время. Он никогда не жил своими взглядами, они были связаны лишь с тем внешним обличьем, которое сейчас с него сползало. Теперь он знал, о том не думая, что он и только он выбрал мусор и битые бутылки, пустые жестянки, мерзкий пустырь.
(К.С.Льюис «Мерзейшая мощь»)
«Микеланджело умел извлекать пользу из прожилок и трещин в глыбе мрамора, которую получал для ваяния. Он обращал эти изъяны материала в дополнительный источник красоты».
(А. Моруа «Письма к незнакомке»)
Но у марсиан, кроме их непонятности, есть еще одна особенность, описанная Рээм Бредбери в рассказе, который так и называется «Марсианин». Облик марсиан меняется в соответствии с ожиданиями человека, который их видит. У них есть и свой, от природы присущий им облик, но они слишком слабы, чтобы его удержать, и для них важно быть кем-то любимыми, кому-то нужными. И вот марсианин меняется в соответствии с представлениями человека, в поле влияния которого он попал. В рассказе это приводит к гибели маленького аборигена. А в жизни…
На свет появляется ребенок. Чаще всего его долго ждут, представляют в своем воображении девочкой или мальчиком, иногда связывают с ним свои мечты, не сбывшиеся для себя. И вот он появился. Он живет естественной, биологической жизнью, приучая взрослых людей заботиться о себе, понимать свои потребности. Здоровый инстинкт помогает матери без большого ущерба для себя приспосабливаться к потребностям малыша. Здесь очень важно не пропустить сенситивный период в жизни женщины для ее успешной материнской адаптации.
Молодой женщине (до 25-30 лет) гораздо проще быть пластичной и гибкой к потребностям ребенка, чем более старшей в силу открытой зоны роста в ее физиологической и психической жизни, готовности к изменениям. Имеет значение время появление на свет ребенка в зависимости от начала совместной жизни супругов. Родители, пожившие несколько лет «для себя» с трудом потом перестраиваются на включение в их рай вдвоем долгожданного ребенка. Сложившийся стереотип жизни очень трудно и болезненно поддается изменению. Нередки случаи распада брачного союза после появления младенца. Привычный комфорт закончился. Молодые родители меньше фантазируют по поводу будущего своего ребенка, их молодого оптимизма и высокого уровня эндорфинов (гормонов радости) хватает для того, чтобы принимать ребенка таким, какой он есть и не пытаться переделать его природу в соответствии с опытом своих разочарований и потребности в компенсации. Ребенку разочарованных в жизни родителей предстоит нелегкая миссия стать маминой радостью и папиным утешением на старости лет.
– Вспомни, в ту пору я являл собой плачевный результат неверного воспитания. Сын лютеранского священника, а с двенадцати лет – единственное утешение овдовевшей матушки. Да-да, единственное, несмотря на то, что она считала себя ревностной христианкой. Малыш Джонни занял и первое, и второе, и третье места, Бог очутился в аутсайдерах. И, разумеется, у единственного утешения не было другого выбора, кроме как быть образцовым сыном, первым учеником, неизменным лидером школьных состязаний и продираться сквозь колледж и дальнейшую учебу без единой свободной минутки…
– …А твоя матушка когда-нибудь говорила тебе, что самый чудесный свадебный подарок, какой юноша может поднести своей суженой, – это его девственность?
– К счастью, нет.
– Так-то, а моя говорила. Причем, опустившись на колени в процессе внеочередной молитвы. Внеочередные молитвы – это был ее конек… Тут она затыкала за пояс даже отца… Хочешь верь, хочешь нет, но в 28 лет я еще берег для будущей невесты свой свадебный подарочек.
(О. Хаксли. «Гений и богиня»)
Хотя, конечно, это может случиться и с молодыми родителями, имеющими извращенные представления о родительстве. И все же рожать детей лучше по молодости и в начале брака (причем, принципиальное значение имеет появление на свет первого ребенка; дальше все идет как по маслу, по накатанной в первой раз колее) – тогда все внутрисемейные отношения складываются намного гармоничнее и радостнее для всех членов семьи.
Но вот прошел первый год жизни, когда всем было ясно, что ребенок не капризничает, а осуществляет насущные свои потребности. Родители с радостью замечают проблески разума у малыша, и с немалыми основаниями рассчитывают быть понятыми им. Тем более, что он уже начинает разговаривать и, вроде, что-то понимает.
Все прошедшее с момента зачатия время родители и ребенок родители и ребенок самым активным образом влияли друг на друга и формировали друг друга. Эрик Эриксон (представитель американской психоаналитической школы) писал, что «семья не может воспитать ребенка, не будучи сама воспитана ребенком». Т.е. в каком-то смысле мы, вступившие в активное взаимодействие друг с другом – 2 друга, 2 любящих человека, ребенок и его родители, даже хозяин и его собака – становимся марсианами, способными незаметно для себя меняться под влиянием значимого для нас существа. Это может быть гармоничное и гибкое изменение, происходящее по механизму взаимного послушания – в оптимальном варианте. Приведу выдержку из книги К.С. Льюиса «Мерзейшая мощь», где говорится о послушании в супружеских отношениях, но эта модель столь же применима и во всех других отношениях.
– Ах, равенство! – сказал хозяин. – Мы как-нибудь об этом поговорим. Конечно, все мы, падшие люди, должны быть равно ограждены от себялюбия собратьев. Точно также все мы вынуждены прикрывать наготу, но наше тело ждет того славного дня, когда ему не нужна будет одежда. Равенство – еще не самое главное.
— А я думала – самое, — сказала Джейн. – Ведь люди, в сущности, равны.
— Вы ошибались, — серьезно сказал он. – Именно по сути своей они не равны. Они равны перед законом, и это хорошо. Равенство охраняет их, но не создает. Это – лекарство, а не пища.
– Но ведь в браке…
– Никакого равенства нет, – сказал хозяин. – Когда люди друг в друга влюблены, они о нем и не думают. Не думают и потом. Что общего у брака со свободным союзом? Те, кто вместе радуются чему-то или страдают от чего-то, — союзники; те, кто радуются друг другу и страдают друг от друга, — нет. Разве вы не знаете, как стыдлива дружба? Друг не любуется своим другом, ему было бы стыдно.
– А я думала… – начала было Джейн и остановилась.
– Знаю, – сказал хозяин. – Вы не виноваты. Вас не предупредили. Никто никогда не говорил вам, что послушание и смирение необходимы в супружеской любви. Именно в ней нет равенства… Но мы с вами слишком торжественно беседуем. Лучше я покажу вам умилительную и смешную сторону послушания. Вы не боитесь мышей?…
– Видите, – сказал хозяин…
Он отломил себе хлеба, налил вина и смахнул крошки на пол.
– Теперь сидите тихо, Джейн.
Он вынул из кармана серебряный свисток и тихо просвистел одну ноту. Джейн сидела не шевелясь, пока комната наполнялась весомым молчанием; потом она услышала шорох и увидела, что три толстые мыши прокладывают путь через ворс ковра… Все три сидели на задних лапах, бесшумно подбирая крошки, а когда съели, что могли, хозяин свистнул снова, и они, взмахнув хвостиками, юркнули за ящик для угля.
– Вот, – сказал хозяин, весело глядя на Джейн… – Все очень просто: людям надо убирать крошки, мыши рады убирать их. Тут и ссориться не из-за чего. Видите, послушание – скорее, танец, чем палка, особенно, когда речь идет о мужчине и женщине; то он ее слушается, то она его.
В таких отношениях мы учимся быть гениальными скульпторами друг друга, дорожащими каждым изъяном материала, как источником его уникальности. Камнерез Данила из уральских сказов Бажова следовал направлению жилок камня, вырезая чашу или цветок. Только так получалась действительно прекрасная вещь.
Но в полной свободе и взаимопонимании не вырастал еще никто, и уж никак не наши родители, воспитанные в режиме тоталитарного государства. Откуда им было знать о том, что можно жить более свободно и самостоятельно, не оглядываясь на каждом шагу и не боясь проронить неосторожное слово, за которое можешь загреметь в места не столь отдаленные.
Политические репрессии воспитали целую череду поколений людей, живущих в рабстве у страха, которые научились мимикрии и приспособлению, множеству хитрых социальных масок и, в конце концов, переставали отличать то, что же нужно им самим, от того, что навязало общественное мнение.
Особенно досталось женщине. Испокон веку она была несвободной в своем выборе, была своеобразным товаром, покупалась и продавалась. И чем красивее была женщина, тем более желанным товаром для мужчин она была, тем меньше свободы выбора могла реализовать, в конце концов, смиряясь со своей ролью красивой и дорогой безделушки и мстя мужчинам своей властью над его страстями.
«Не раб ли ты? Тогда ты не можешь быть другом. Не тиран ли ты? Тогда ты не можешь иметь друзей.
Слишком долго в женщине были скрыты раб и тиран. Поэтому женщина не способна еще к дружбе: она знает только любовь.
В любви женщины есть несправедливость и слепота ко всему, чего она не любит. Но и в знаемой любви женщины есть всегда еще внезапность, и молния, и ночь рядом со светом.
Еще не способна женщина к дружбе: женщины все еще кошки и птицы. Или, в лучшем случае, коровы.
(Ф. Ницше «Так говорил Заратустра»)
Не будем обижаться на Фридриха Ницше. Он выразил свое мнение, сформированное в тех условиях, в которых он жил, его слова отразили как зеркало, саму жизнь. Кроме того, его собственный опыт общения с женщинами был весьма травматичен. Свою книгу о Заратустре он писал после расставания с обожаемой им Лу Саломе, женщиной необыкновенной, вызывающе смелой и независимой, всю свою жизнь находившейся в непрестанных поисках своего человеческого и женского призвания.
По-видимому, этот механизм взаимной купли-продажи был для чего-то нужен эволюции. Возможно, он соответствовал периоду детства человечества, которое подчинялось первому закону саванны: кто лев, тот и прав. Выживает сильнейший в физическом и психическом смысле. Управлять легче солдатиками, одинаковыми человечками, привыкшими к дисциплине и порядку, отказавшимися от собственной индивидуальности. Для освоения поверхности земли, для упрочения цивилизации человека нужна была сильная государственная организация, упорядоченная система насилия. Сейчас система насилия заходит в тупик, оружие взаимного подавления стало настолько опасным, что грозит гибелью планете. И на первый план выходят идеи консолидации усилий в спасении нашей родной планеты, пока ее не погубила термоядерная или лабораторная зараза, экологическая катастрофа.
Сейчас возможен только один путь – умение партнерствовать, сопереживать, сочувствовать, учитывать особенности и потребности друг друга, какими бы мы не были — черными или белыми, богатыми или бедными, мужчинами или женщинами. Теперь необходимо вспомнить Великое Перемирие из сказки Р. Киплинга «Маугли» во время засухи, когда во время водопоя никто не имел права съесть друг друга. И магической формуле: «Мы с тобой одной крови – ты и я» – подчинялись все. Так Маугли выжил в джунглях. Так мы можем выжить на земле и в собственных семьях. Только так у наших детей может быть реальное будущее мирной и творческой жизни, а не эскалации саморазрушения.
А пока… Большинство людей не знакомы с историей человечества и законами его психической жизни. Живут по старинке, по родительской выучке. Хотят воспитать ребенка настоящим человеком или настоящим мужчиной. Или успешным бизнесменом. Наследником дела твоей жизни. В общем, впихнуть его в прокрустово ложе собственных галлюцинаций о нем.
В средние века так растили Квазимодо – уродцев на потеху публике. Маленькими их помещали в глиняный горшок уродливой формы. Телу было некуда деться, кроме как в свободное пространство. Оно деформировалось и становилось таким, каким его хотел заказчик. Вообще до конца 18-го века отношение к детям было как к неполноценному материалу будущего человека. Низкий уровень развития гигиены, санитарии, медицины не мог обеспечить выживания большинства родившихся детей. Об их смерти не было принято долго горевать. «Бог дал – бог взял» – эта утешительная формула и отсутствие контрацепции помогала женщинам забыться в новом материнстве.
И только к началу 19 века появилась детоцентрическая модель воспитания, с признанием большой роли периода детства в жизни будущего взрослого человека и бережным отношением к детям. Если раньше, человек, убивший ребенка, по закону карался не строго (это не приравнивалось к убийству взрослого человека), то в это время произошли изменения и в законодательном плане. Ребенка признали человеком. Но отрыжка старых времен нет-нет да прорывается в нашей жизни. Память предков, по науке – коллективное бессознательное (К.Г. Юнг). «Я тебя породил, я тебя и убью» – так говорил Тарас Бульба. Кстати, еще поколение шестидесятников изучало это произведение и образ Бульбы, как в высшей степени положительный патриотический персонаж. На нем выросла я сама.
А ребенку жить надо, да еще не просто жить, а в любви и признании, быть востребованным. И если родители являются сильными личностями, убежденными в том, как правильно, а как нет, то ребенку приходится прогибаться под их представления о его правильном развитии, предавать себя, терять свое истинное лицо.
ПЕРВОЕ ПРЕДАТЕЛЬСТВО
Всем, имеющим детей, известно, как начинают себя вести малыши к трем годам. Большинство из них становятся упрямцами, врединами, они все отрицают, ни на что не соглашаются. «Нет», «не хочу», «не буду», «вы все дурацкие» – становятся его главными словами. Как будто дух противоречия вселяется в вашего малыша. Почему это происходит, башковитые психологи уже узнали. Оказывается приблизительно к трем годам, ребенок уже настолько умен, что начинает догадываться об отдельности своего существования от других людей, ощущать свое «Я». Ориентировочно-исследовательский инстинкт заставляет его прощупать границы этой отдельности и зону безопасности.
И дальше все зависит соотношения весовых категорий характеров ребенка и его окружения. Кто кого. Если родители намного сильнее, у ребенка развивается внутренний парус, который помогает ему улавливать дуновения настроений родителей и направлять свой корабль к берегу любви и счастья. Вспомните «Приключения Тома Сойера» – у Тома был младший брат, Сид – воплощение идеального ребенка, тетушкино утешение.
Такой побежденный и предавший себя (сам того не зная в свои три года) ребенок внешне может выглядеть спокойным, ненавязчивым, удобным родителям; он нередко уходит в свои фантастические переживания и игры, мультяшную телевизионную жизнь (ведь где-то надо совершать подвиги и побеждать свой страх).
Рано поняв, что упрямством и криками от родителей ничего не добьешься, загоняют свой адреналин внутрь, в конституционально слабую часть организма, где и проявляется симптом функциональной болезни – невроза или психосоматического расстройства. Дети привыкают к своим болезням и обычно не производят впечатления несчастных. Природа хранит их эмоции для продолжения жизни, продолжения рода. По ночам они могут «дуром» кричать, и успокоить их очень трудно.
Это бессознательный выплеск той агрессии, на проявление которой днем наложен родительский запрет. Но самые серьезные проблемы возникают не у маленьких, а у подросших марсиан. Эти дети привыкают жить на оценку. Если поставят пятерку – чувствуют себя хорошо, а если двойку — теряют себя, не желая совмещать свой образ (вслед за родителями) с правом на ошибку, поиск, а, значит, развитие.
Как хорошо бы всем родителям у изголовья своих кроватей и других часто посещаемых мест вывесить табличку со словами Лессинга «Спорьте, заблуждайтесь, ошибайтесь, но ради бога размышляйте, и хотя криво, но сами».
В общении с другими людьми такие дети перестают ощущать себя («как будто меня нет», «не чувствую себя», «не могу понять, чего хочу»), не могут нащупать свои собственные желания, строят отношения с другими людьми, точнее, пристраиваются к тем, кто знает, что им надо. Становятся вторичными, приспособленцами, хамелеонами, ждут одобрения, оценки.
И только в подростковом кризисе ценой колоссального упрямства, противостояния, ухода в себя, как в кокон, получают шанс обрести себя заново, если не спасуют опять перед внешними обстоятельствами. Впрочем, если зависимость от оценки не проходит через осознание, старые привычки могут вернуться после кризиса отделения себя от детского мира. Накатанная колея как ни извилиста, все же привычна и изучена, предсказуема.
Очень много здесь зависит от позиции родителей, заметили они внутреннего, уникального человека в своем ребенке, дали себе труд считаться с его особенной миссией в его собственном, а не их будущем, или еще раз размазали его по стенке. Их дети пополняют собой легионы невротиков, частых посетителей поликлиник и медицинских стационаров, алкоголиков, наркоманов и трудоголиков. Куда-то надо уйти от невыносимой реальности рабства. Не зная и не ценя себя, построить мир, который поддерживает иллюзию жизни, деятельности, в котором ты хоть гость, но желанный. При этом нет настоящего удовлетворения от жизни, нет чувства радости, зато есть чувство кому-то и зачем-то принесенной жертвы. А жизнь проносится мимо, вот уже грохочут последние вагоны поезда твоей жизни. Успеешь ли ты еще вскочить на подножку?
Все драмы нашей жизни заложились очень давно, в потемках детства, о котором, собственно говоря, ничего и не помнишь, не догадываешься о собственном предательстве себя, о той коже хамелеона, которую надел очень давно и так привык к ней, что уже и не понимаешь, кто ты на самом деле. Все эти грустные картины взяты из реальной жизни. Снова и снова повторяется судьба ребенка, предавшего себя в три года, отказавшегося от борьбы за себя, от отношений с родителями, ушедшего в мир фантазий, книг, болезней, телевизора. Но куда не повернешься, все равно к себе вернешься. Как не убегаешь от столкновений с реальностью, а она тебя – мордой в грязь. И ты опять у своих корней, истоков, рядом с отживающими свой век, так и не заметившими тебя родителями. Или это мы сами так и не дали себе труда, не нашли мужества, не приняли ответственность заявить себя истинного, неправильного с точки зрения многих, не разбудили свою мать, Спящую красавицу, и не решились приподнять забрало шлема закованного в латы отца…
Что же мы, взрослые, можем сделать сейчас для себя и того ребенка, который растет рядом с нами? Ведь если во всем повинны наши родители (а и они сами по меткому высказыванию Луизы Хей – жертвы жертв) и плохое общество, то в чем же смысл нашего личного существования? Ты – марионетка? У тебя есть ниточки, которые ты даже не вручаешь никому, а они достаются тем, кому не лень за них дергать? Или однажды ты обрезаешь нити зависимости (они же ремни безопасности) и с непривычки сначала неловко топчешься, как слон в посудной лавке, постепенно учась пользоваться своей выхваченной, еще не обеспеченной ответственностью свободой? Не лучше ли вернуться обратно к Карабасу-Барабасу в его театр марионеток? Хватит ли у тебя пороху отвечать за свою свободу, не озлобясь на людей, которых раздражают твои неловкие передвижения по жизни? На самом деле больше вопросов, чем ответов. Я лично против призывов к свободе. Кто отвечать-то будет? Это дело каждого – решать, что выбрать – свободу или клетку, собственное лицо или марсианское. Если вы сами ставите спектакль на подмостках собственного театра воображения, сознательно выбрали маску, то вряд ли вас застанет врасплох чье-то желание сорвать ее к концу карнавала и увидеть ваше настоящее лицо. Жизнь это делает с нами независимо от нашего желания. Так уж лучше знать об этом заранее.