Распространено мнение, что современный ребенок должен как можно раньше начать усваивать разнообразную информацию — иначе он «не успеет», «ему будет трудно в школе» и т.п. Отсюда популярность журнальных рубрик типа «Раннее развитие«, где речь идет о детях, которых «научили вовремя», в силу чего, едва начав ходить, они уже умеют (нужное впишите сами): читать слова кот и мама, узнавать цифры, понимать смысл слов типа красный, зеленый, круглый, собирать с помощью «Лего» довольно сложные конструкции и т.д. Неудивительно, что родители озабочены поисками методик и пособий, которые позволили бы их дитяти соответствовать идеальному образу того ребенка, чей потенциал не упустили папа и мама, «правильно» понимающие своей родительский долг.
Так начинают. Года в два…
Борис Пастернак
За подобными представлениями стоит убежденность в том, что современный ребенок, а в перспективе — современный молодой человек должен как можно раньше овладеть намного большим объемом информации, чем, например, поколение его дедушек и бабушек. По крайней мере, таков общепринятый штамп.
Любой штамп, будучи социально закрепленным, не случаен. Поэтому согласны вы с ним или нет – не стоит его игнорировать. Эта как будто нехитрая мудрость отражена в известной «теореме Томаса», согласно которой «если некая ситуация реальна по своим последствиям, она признается реальной».
Столь распространенное стремление научить двух-трехлетнего ребенка читать, считать и т.п. как раз реально по своим последствиям: оно порождает спрос на методики обучения и пособия, которые были бы: а) эффективными; б) безвредными для ребенка; в) доступными для всех заинтересованных лиц – родителей, воспитателей т.п.
Популярность девиза «После трех уже поздно» (это название известной книги японского бизнесмена Масару Ибука: М.: РУССЛИТ, 1991) способствовала появлению целой индустрии. Сайты, журнальные рубрики, книги, диски с инструкциями, наглядные пособия, а также самые разные – притом, весьма недешевые — вещицы, которые рекомендуется купить для обучения совсем маленьких детей. Родители спорят о том, только ли в Японии можно научить трехлетнего ребенка играть на скрипке, и ускорит ли развитие ребенка методика Монтессори.
А в самом деле – неужели «после трех» уже поздно?
Тут есть о чем призадуматься.
В той мере, в какой мы не слишком хорошо умеем измерять объем информации, которой владеем или хотели бы овладеть, утверждение о росте объема информации, необходимого для успешного взаимодействия с окружающей нас в XXI веке действительностью, вовсе не кажется бесспорным.
Другое дело, что цивилизационные изменения стали совершаться такими темпами, что почти любая информация быстро устаревает, так что приходится приобретать новую — чтобы просто справляться с вызовами повседневной жизни. Как остроумно написал мне старинный друг, владелец большой компьютерной фирмы и приятель Билла Гейтса, «уезжая, я всякий раз вынужден оставлять маме длинную инструкцию по использованию нашего нового телевизора».
А куда девается прежняя информация? Возможности нашей памяти ограничены, поэтому мы многое забываем — просто за ненадобностью.
Я люблю экранизации классических английских романов XIX века и всегда задумываюсь над тем, сколь многое должны были знать и уметь их героини. Эти, казалось бы, хрупкие создания, как правило, много читали и знали французский и латынь, умели рисовать акварелью и играть на арфе и флейте, шили и вязали, виртуозно вышивали, ездили верхом и участвовали в охоте, умели ухаживать за больными, знали многое о породах лошадей и собак, разбирались в свойствах лечебных трав и повадках зверей и птиц, разводили в оранжереях редкие растения и умели предсказывать погоду по приметам.
Знали они меньше современных девушек или больше? Не думаю, что подобный вопрос вообще имеет смысл. Более важно, что они знали другое.
Совсем недавно в нашей начальной школе детей учили писать ручкой по «прописям». Зачем? Ведь в нашей культуре – в отличие, например, от культуры японской и китайской, каллиграфия не наделена самостоятельной ценностью! А ведь чтобы писать школьной ручкой хотя бы «на четверку», нужно хорошо владеть тонкой моторикой. Разумеется, ребенку куда удобнее писать толстым фломастером, причем не в тетради, а на специальной доске. Это позволяет сосредоточить внимание на содержании написанного, а не на том, чтобы у всех букв типа «у» выходы вниз за линейку были одинаковыми.
До сих пор дети должны заучивать стихи наизусть — зачем? Можно ответить, что заучивание стихов развивает механическую память. Но разве именно этот тип памяти и сегодня наиболее важен, что называется, «для жизни»? И почему любимые строки стихов и мелодии песен запоминаются как бы «сами собой», а вот даты запоминаются плохо, причем и детьми, и взрослыми?
Как известно, наличие компьютеров позволяет нам, взрослым, существенно разгрузить свою механическую память, но вовсе не освобождает от необходимости развивать память логическую, — напротив, высвечивает ее важность. Но как раз логика совсем маленького ребенка существенно отличается от логики ребенка лет шести-семи. И еще менее логика трехлетнего похожа на «взрослую» логику.
«Детская» логика — отнюдь не метафора (вроде «женской» логики). Как еще в прошлом веке убедительно показал крупнейший психолог Жан Пиаже, некоторые мыслительные операции становятся доступными обычному здоровому ребенку лишь по достижении им определенного возраста. Например, если в широкий и невысокий сосуд налить воды, а потом на глазах у ребенкаперелить эту воду из широкого сосуда в узкий и высокий – допустим, из тарелки для супа в узкую вазу для цветов, то ребенок убежден, что теперь воды стало больше.
«Что значит стало?» – говорю я внуку Мише (ему четыре года). «К крану я не подходила, воду не доливала, вот и чайник на плите как стоял, так и стоит!» Миша внимательно смотрит на вазу и на свой лад пытается меня переубедить. Казалось бы, мы с ним смотрим на одно и тоже – но «видим» разное.
То же самое происходит, когда я показываю Мише шарик из пластилина, а потом раскатываю его в «колбаску». Миша говорит, что в колбаске пластилина больше! Убеждать Мишу и его ровесников до поры бесполезно — так называемый «закон сохранения количества» будет с легкостью освоен только лет в шесть.
Вот Миша «выучил буквы». Он как будто даже «читает» некоторые слова. Но мне совершенно ясно, что он не понимает, зачем ему это. Судите сами. Мы играем в «праздник». В присутствии Миши я заворачиваю в красивую бумагу маленькую игрушечную машину и приклеиваю на сверток желтую бумажку с надписью «Мише», а потом в такую же бумагу заворачиваю цветной платочек, с которым любит играть его совсем маленькая сестренка Лиза, но на этом свертке ничего не надписываю. Спрашиваю, как Лиза узнает, в каком из свертков – ее подарок. Миша отвечает: «Машина — моя!» А я надеялась, что Миша скажет: «Лиза никак не узнает, потому что она не умеет читать!».
На самом деле Миша тоже не умеет читать – хотя быпотому что свое знание букв он не пытается включить в жизненную практику. В доме много книг и разных предметов с надписями, но я ни разу не заметила, как Миша читает что-либо вроде «Минск» (марка холодильника) или «Справочник…» (надпись на корешке книги, которая всегда лежит около телефона). Помню, как в Мишином возрасте я просто не могла пройти мимо допотопного электросчетчика, чтобы не прочитать не знаю уж, в который раз: «Сименс и Шуккертъ».
Но разве в четыре года так уж обязательно уметь читать?
Я думаю, что куда важнее развить у ребенка любопытство, но не сиюминутное (что у тебя в сумке?), а совмещенное с настойчивостью – то есть пытливость и любознательность. Например, как узнать, какой у меня размер ботинок? Где поместится больше молока — в кружке или в стакане? Почему после дождя лужа на дорожке остается только в одном месте? Почему на одних часах стрелки, а на других цифры?
Кстати, в четыре года Миша не знал, как по часам со стрелками можно узнать, сколько времени – но не потому, что был для этого слишком мал, а потому, что ему это было не нужно. Собственно, в сутках для него была только одна значимая временная точка – начало встречи с Хрюшей и Степашкой. Я не уверена, что Миша задумывался о том, что, быть может, Хрюша живет в телевизоре не только тогда, когда мама позволяет его включить?..
Вообще самое важное для ребенка – это не уже имеющиеся знания или умения, а наличиемотива, то есть самой потребности что-то узнать и понять. У одних детей мотивация, направленная на познание мира, более выражена, у других – менее. Зато общение с родителями для любого ребенка не нуждается в мотивации, поскольку изначально обладает абсолютной ценностью – конечно, если это действительно общение, а не односторонние реплики наподобие «доедай все!», «вытри ноги!», «не мешай папе!» и т.п.
Ценность подлинного общения чаще всего выявляется, когда с ребенком разговаривают как с равным, а в особенности, когда родители что-то делают вместе с ребенком. Собственно именно в этой совместной деятельности и выясняется, чем ребенок действительно интересуется, а что он готов делать только потому, что ему «велено». Если ребенок на ваши вопросы резво отвечает «не знаю» и спешит вернуться к своим игрушкам, то, скорее всего, ему с вами неинтересно. Это вампредставляется, что ребенку следует знать названия грибов или деревьев, — а он в это время думает о чем-то своем…
Меня, например, вовсе не удивляет, что трехлетний Коля охотно идет с мамой на рынок, но решительно не желает листать книжку с замечательными картинками. Однако он охотно рассматривает те же картинки вместе с мамой, потому что мама не только рассказывает, что именно изображено, но одновременно спрашивает Колю: «А у нас есть такая корзинка?» или замечает мимоходом: » По-моему, этот котенок сейчас опрокинет блюдце».
Может быть, у Коли не очень развито воображение, и ему просто необходимо «достроить» картинку до чего-то более ему близкого?
Детское «воображение» — сложная и малоизученная сфера. В книге Александра Звонкина «Малыши и математика». автор рассказывает о том, как ему случайно попался на глаза рисунок его дочери Жени, которой тогда было три года: «Через все поле сверху донизу идет бесконечно длинная нога. Внизу, у самого края листа, она заканчивается ступней, а сверху уходит куда-то в неведомые выси. Это нога взрослого. Оттуда же, с высей, из-за самого края листа спускается ладонь. За нее и держится ребенок, который, собственно, и занимает все остальное пространство рисунка» (Звонкин. С. 196).
Вообще говоря, маленькие дети так не рисуют – подобная композиция предполагает совсем особое видение мира. У Жени это видение было – но в конечном счете оно воплотилось не в рисунки (хотя рисовала она страстно и талантливо) и не в тексты (хотя еще в отрочестве писала замечательно, причем никто ее этому не учил), а в занятия киноискусством и киноведением.
Но, быть может, есть что-то, о чем и в самом деле можно сказать — «после трех –уже поздно»? С моей точки зрения, есть.
Это та безусловная родительская любовь, которая лежит в основе признания в ребенке самоценной личности и субъекта общения, а не объекта воплощения чаяний и неудовлетворенных амбиций мамы, папы или бабушки.