Мой маленький приятель, первоклассник Володя Пекарь, любит непонятные слова. Он собирает их, как морские камешки или почтовые марки. Услышав в разговоре старших незнакомое слово, он схватывает его на лету, но при этом не спешит выяснить, что оно означает, а сам придумывает ему значение.
В словаре Володи Пекаря слово «кооператив», например, это длинный медленный поезд. «Кооператив» гудит и постукивает колёсами, и за ним тянется дым. «Голландия» — пёстрая бабочка; «негатив» — худой бородатый мужчина с трубкой в зубах; «антенна» — морская рыба, вроде акулы. Лаборатория превращается Володей Пекарем в музыкальный инструмент — фисгармонию.
Запасы Володиного словаря постоянно пополняются новыми непонятными словами, которые, подобно летающей Голландии и плавучей антенне, наводят в нашем языке ужасный беспорядок.
Не так давно Володя Пекарь обнаружил ещё одно непонятное слово — чернильница. Это слово сразу полюбилось мальчику. Оно буквально прилипло к его языку. Он даже сочинил про чернильницу песенку:
Зелёная чернильница,
На маленьких ногах.
Почему Володя Пекарь решил, что чернильница зелёная и к тому же на ногах? Может быть, принял её за ящерицу? Тогда почему же на мой вопрос, что он будет есть на завтрак, мальчик, не моргнув глазом, ответил:
— Чернильницу.
Вряд ли при этом он имел в виду ящерицу. У меня нет ни одного знакомого, который бы просил приготовить на завтрак… ящерицу. Я спросил Володю Пекаря:
— Может быть, яичницу?
— Чернильницу.
— Может быть, чернику? Володя Пекарь замотал головой:
— Ни яичницу, ни черничницу — чернильницу!
Тогда я решил, что мой приятель шутит, и спросил впрямую?
— Разве ты не знаешь, что такое чернильница? Вместо ответа, мальчик загадочно пропел:
Зелёная чернильница,
На маленьких ногах.
Откровенно говоря, я не очень-то поверил, что мой маленький приятель не слыхал про чернильницу. Я был убеждён, что каждый школьник должен знать, что такое чернильница. В моей голове никак не укладывалось, что верная спутница моего детства незаметно покинула школу, а само её имя быстро перешло в ряд непонятных слов.
Я не мог также смириться с тем, что мой приятель непочтительно обошёлся с чернильницей, перекрасив её в зелёный цвет и приделав к ней какие-то маленькие ноги. Я решил объявить ему что к чему и сказал:
— Понимаешь, в чернильницу наливают чернила.
— Зачем?
— Чтобы макать перо.
— Перо не надо макать, — убеждённо сказал первоклассник.
— Смотря какое перо, — не сдавался я.
— Самописка!
— Раньше не было самописок.
Так он мне и поверил! Он недоверчиво покосился на меня и пропел:
Зелёная чернильница,
На маленьких ногах.
Я вскипел — нет, не зелёная и без всяких ног! — но продолжал объяснение:
— Понимаешь, Володя, когда я ходил в школу, самописок не было. Не изобрели.
— Это паровоз изобрели, а самописок… были всегда, — сказал Володя Пекарь, и его голос был холодным.
Я тяжело вздохнул.
— Раньше на каждой парте стояли чернильницы с чернилами, — невозмутимо продолжал я. — А примерные девочки приносили из дома свои чернильницы в маленьких мешочках.
— Почему? — спросил Володя Пекарь.
— Потому что в школьные чернильницы обычно запихивали скатанные шарики бумаги, стружки, прочий мусор. И если этот мусор попадал на перо, в тетради появлялась жирная, непросыхающая клякса.
Володя Пекарь улыбнулся кляксе. Но мне показалось, что он насмехается над чернильницей. Вернее над тем, что я рассказываю о ней. Тогда я сказал:
— Хватит смеяться! Сиди и жди. Я покажу тебе чернильницу.
Я долго рылся в чулане, пока отыскал старую чернильницу-непроливашку, некогда принадлежащую моей младшей сестре. Я принёс её в комнату и молча поставил перед Володей Пекарем.
Мальчик взял в руки мешочек, расцвеченный старыми кляксами, и извлёк из него чернильницу. Он покрутил её в руках, понюхал её и почему-то приставил к глазу, как телескоп. А я продолжал рассказывать о чернильнице.
— Её можно поставить вверх дном, положить набок, катать по полу, а чернила не выливаются.
— Где чернила? — спросил Володя Пекарь.
Чернил действительно не было. На стенках золотилась тонкая плёнка высохших чернил, а по дну катались сухие шарики из бумаги.
— Чернила были, — сказал я и почувствовал себя обиженным.
Я взял из рук мальчика чернильницу. Тоже понюхал и тоже приложил к глазу. Знакомый, сладковатый запах чернил сразу перенёс меня в мой класс, а стеклянный цилиндрик с дырочкой посредине, как телескоп, приблизил далёкие годы. Я увидел своих друзей, услышал скрип мела. Я увидел Ольгу Ивановну, свою первую учительницу, сухонькую, очень старую. (Может быть, теперь бы она не показалась мне такой старой!) Услышал её голос: «Перестань играть чернильницей! Ты опять весь в чернилах. Когда ты, наконец, станешь взрослым и научишься писать, не пачкая рук, носа и рубашки?» Я увидел самого себя. Я краснею от стыда и лижу чернильные пятна, и от этого губы становятся фиолетовыми. И в сердцах я думаю: «Хоть бы не было вовсе этих чернил в чернильницах!»
И вот их нет. И мне мучительно жаль эту далёкую школьную жизнь, неразрывно связанную с этой чернильницей-непроливашкой.
Мой маленький приятель ничего этого не знал и не испытывал к чернильнице никаких чувств. Он обходился без неё, как мы в своё время обходились без грифельной доски и без песка, которым до изобретения промокашки посыпали исписанную страницу.
Володя Пекарь уставился на старую пустую чернильницу, стараясь найти применение этой непонятной вещице. А я следил за ним и думал: «Пройдёт время, и может быть, не станет обычной классной доски, и белого мелка, и парты, в профиль похожей на букву «ы». Они покинут школу также тихо и незаметно, как чернильница. Может быть, не станет классов. Но навсегда останется Ольга Ивановна, или Мария Павловна, или Сергей Андреевич, или другой учитель, которого не смогут заменить никакие открытия. Ибо только учитель может научить маленького человека стать Большим».
Зелёная чернильница,
На маленьких ногах.
